Читаем без скачивания Беглая Русь - Владимир Владыкин

Когда-то я делал графические и наброски многих для меня интересных людей, целые типажи. И прочитав этот замечательный роман, я с ещё большим интересом возобновил работу именно над портретами. И стал особо уделять внимание пейзажу, так как в романе автор превосходно использует его для характеристики не только места действия, но и добивается зрительного его представления, и через пейзаж показывает переживания героев, их духовный мир.

На одной из страниц романа автор просит у читателя прощения за пространные описания степных просторов и, мне думается, совершенно напрасно, так как описание донской природы в разные времена года сделаны так мастерски, что они не могут не доставлять читателям эстетического удовольствия. Вот к примеру одно из ярких описаний таких просторов, которое даёт возможность представить всю степную картину: «…Это поле как раз начиналось от самой кромки, довольно просторной развалистой балки, которая вытягивалась с юга на север извилистым широченным, а в некоторых местах и узким руслом, похожим почти на горное отвесное ущелье. По её равнинному дну протекал прозрачный студёный ручей, поросший камышом и осокой…».

Далее автор применяет сравнение, построенное на контрасте красоты этого края весной и поздним летом, но чтобы увидеть пейзаж с поразительной зримостью, надо прочитать описание природы полностью: «По весне, когда зелёный мир свеж и сочен, когда вся природа дымится всходами трав и молодыми побегами озимых, тогда степь особенно зазывно, как юная девушка, чарует глаз путника. Но совсем иное впечатление она производит в августе, изрядно опалённая солнечным зноем, вся серая, пыльная, как нищенка-оборванка, вызывающая к себе только жалость и сочувствие…». И вообще образы человеческой печали присутствует на многих страницах романа, что в условиях тоталитарной системы было присуще тому времени.

И вспомнилось высказывание древних, что нельзя сострадать, не печалясь благодаря этому, смею даже полагать, сильному произведению, в котором с художественной убедительностью изложены исторические события, правдоподобно и достоверно не описан, а воссоздан сложный жизненный процесс. Своё послесловие хочу закончить таким признанием. Когда иллюстрировал первую книгу, я с новой силой ощутил вкус к живописи и графике. И вторую книгу иллюстрировал, надеясь в своих работах хотя бы частично передать дух романа. И как они получились, оценивать читателю, который, думаю, без преувеличений, тоже почувствует, что этот поистине эпический роман о народной жизни написан сложившимся мастером слова и станет заметным явлением в современной литературе…

Книга первая

Ночные жители

Часть первая

Глава 1

Сколько же было нечеловеческих усилий необходимо затратить народу, который собрался в чистом поле не по своей воле, чтобы как-нибудь обжиться на этой сирой и чужой для них земле; сколько нужно было набраться терпения, чтобы выстоять и осилить полуголодное и полухолодное существование, да и все другие лишения. И земля, как бы понимая их благие намерения, охотно давалась обиходить себя да обстроиться в степи, чтобы всё тут выглядело ухоженным их неослабным, старательным трудом.

Всё лето и часть погожей осени, прилагая всё усилие и умение, люди, как могли, строили хаты. И по обе стороны балки в первый год основания посёлка стояло их уже на одной пять, на другой шесть, крытых то чаканом, то соломой, а у кого-то во дворах разместились даже сараи, курники, а то и летние кухни. И ещё совсем недавно голая, безжизненная степь принимала обживаемый вид.

А между тем для переселенцев уже истекал самый трудный год; незаметно балками, полями, оврагами кралось предзимье. Кряду две недели выдалось холодное осеннее ненастье, а потом чаще стал захаживать морозец, покрывая пожухлые склоны балок, крыши хат и сараев заиндевелым налётом куржака, похожим на крупнозернистые россыпи соли. Утра выдавались солнечными, вдали над балками застаивался туман, а к обеду солнечные лучи съедали иней и кругом становилось влажно и сыро; и как-то острей пахло прохладой. Но вот пришёл заморозок в пасмурный день и уже держался почти целые сутки. Серое небо не просвечивал ни один солнечный луч, и от этого степь казалась мрачной и унылой, как на веки вечные забытая Богом нищенка-оборванка.

По утрам и вечерам над землянками, над хатами, вились серо-голубые дымы то запахом перегорелого кизяка, то запахом непривычного для переселенцев каменного угля, издавна считавшегося на юге основным видом топлива. Потому некоторые просто боялись им топить печи, так как на своей далёкой родине многие из них отапливали избы исключительно дровами. Однако надвигались неумолимые холода, сея страх и отчаяние, а кто сумел прикупить угля, тот мог вполне бесстрашно встречать зиму. Впрочем, и остальные тоже следовали примерам своих земляков, поскольку одними дровами, соломой, бурьяном и хворостом долго не протянешь. Да и всего этого топлива здесь не напасёшься, а без угля тут можно совсем околеть; вот и выходило, что не так страшны были морозы, как холодные сильные ветры, дувшие порой кряду несколько дней…

Например, Староумовы, Полосухины, Костылёвы, Пироговы, Чесаноновы, Половинкины, Зябликовы и другие, кто одними из первых разными путями приехал на Донщину, уже не раз ездили за город на станцию Хотунок и за день оттуда привозили угля по нескольку бричек…

Как раз в ту осень, в ноябре, Фёдор Зябликов ездил на родину в Калужскую область продавать избу да заодно посмотреть на жизнь земляков. Он не раз прогулялся по всей деревне из конца в конец; почти все избы остались при своих, прежних хозяевах, и ничего тут сильно не переменилось. Только брошенные подворья умерших, да их, Зябликовых, без хозяйского догляда пошли в запустенье и попёр дуром чертополох, хотя поздней осенью он уже засох. Их приусадебный надел, который за годы колхозного жалкого существования хоть как-то ещё кормил семью, тоже зарос бурьяном, а из-под фундамента избы торчали будылья лопухов…

Ещё не продавая избы, оставаясь в ней пока временным жильцом, Фёдор почувствовал такую неизбывную тоску по семье, что не удержался и в первую же ночь написал жене Екатерине о том, как тут без них текла жизнь. После их отъезда из деревни уехали ещё несколько семей. А те две или три семьи, что уезжали раньше них, Зябликовых, вскоре вернулись и больше никуда не трогались с места даже в самые страшные голодные месяцы, когда уже почти было нечего есть. Но вот чудом перемогли, выжили, и все прежние тяготы остались позади. Хотя полного продовольственного облегчения, увы, не наступило, несмотря на то что в колхозе появилось два трактора, один комбайн, новые сеялки, веятельные агрегаты. С хлебом к осени стало немного полегче, до следующего урожая на едока выдали почти по два центнера, да и со своего приусадебного огорода накопали по нескольку мешков картошки. А кого-то выручали свои коровы, так что худо-бедно надвинувшийся было всей костлявой грудью голод перемогли, перебороли.

И не без зависти наблюдая неспешную жизнь земляков, Фёдору неожиданно поманилось вернуть семью назад, так как теперь ему стало ясно, что тогда, поддавшись собственной панике и заманчивым посулам вербовщика, он допустил непростительную ошибку. А когда некоторые односельчане и председатель Уваров уговаривали его вернуться к своим корням, он осознал это ещё больше. И только теперь со всею полнотой он постиг ту истину, что родину ничто не заменит, и он настолько глубоко проникся этим смыслом, что было совсем поддался уговорам земляков, и был готов вернуть семью на родину. Но тут вдруг вспомнил, что там, в чужой земле, покоится его мать, которая ещё при жизни простила оступившегося сына и потому он не должен её бросать, это приравнивалось бы к предательству. И как никогда Фёдор невольно загрустил, задумался. Когда деревенские мужики – Иван Макаров, Силантий Пантюхов – узнали о его утрате, они только посочувствовали, но не осудили, что в далёком краю обрёк старую мать на такую горькую участь. Но и бывшие приятели тоже поведали, как по их селу свирепой косой прошёлся голод и унёс несколько дряхлых стариков и даже детей, но остальные, слава Богу, выжили и теперь здравствуют.

В Кухтинке Фёдор погостевал недолго – часа два; проведал Епифана, который всё так же, как и раньше, работал лесником; навестил Настю с её повзрослевшими дочерями и единственным сыном, родившимся уже после ареста мужа. От неё узнал, что их председателя сельсовета Антипа Бедина арестовали якобы за утаивание недоимщиков. Он также проведал и Нюту с мужем Ерофеем с их тремя детьми. Муж Нюты в колхозе всё так же плотничал и потихоньку дома, столярничая, выполнял заказы людям. И жизнь для них шла счастливо, но с Ерофеем Фёдор никогда ни о чём не беседовал, тот был всегда как-то таинственно молчалив, точно знал нечто такое, чего другим знать не положено. А вообще, он был по натуре такой: политики не касался, жил тихо, никого никогда не задевал. И даже ни с кем не выпивал. Впрочем, Фёдор тоже не жаловал зелье. Нюту он плохо знал, ему просто хотелось посмотреть, как живёт старшая сестра его жены, чем и выполнил наказ Екатирины. Её сестра была мастерица по вышивальному делу и передала жене несколько накидок на подушки с выбитыми на них затейливыми узорами. А Фёдору, пришедшему к ним с пустыми руками, было неловко принять такой роскошный подарок…